Если бы я был просто скован цепями, думаю, сумел бы их порвать. Но это были не цепи. Это была тонкая, словно волос, серебряная игла, торчавшая в моей голове. Я сидел неподвижно, как статуя, но мысленно я бился, точно безумец, метался, как ошалевший от страха гибнущий конь.
А потом Н’Гвемба аккуратно прикоснулся к одной из игл.
Ту, в которой жила печаль о любимой женщине. Мир, переставший быть миром, стал невыносимой тяжестью. Пустым, испепеленным местом изгнания.
И ту, где обитал огонь, пылающий глубоко внутри меня. Горсть проглоченных горячих угольев, смрад горящих волос, отзвук скрипа зубами по стеклу. Крик пылающих живьем младенцев.
Мой собственный вопль, полагаю, должен был расколоть каменный купол…
– Мы, кирененцы, верим, что такой поступок накладывает проклятие на жизнь человека, – прошептал мужчина. – Называется это го-ханми. Долг обиды. Я заплачу за то, что сделал тебе, позже за это заплатят мои дети. И будут платить так долго, пока обида не уравняется. Заплатят печалью, болезнями и несчастьями. Но, может, благодаря этому выживут все кирененцы. Может, они не будут перебиты лишь оттого, что не верят в Подземную и смысл того, чтобы все сделалось единым. Может, они сумеют защитить свое право жить так, как желают. Это мое агирано, мой долг, который я сам на себя возложил. Прости мне. А теперь скажи, как много вас таких?
– Я не шпион храма! – заорал я во все горло. Мысль о том, что чудовище, сидящее позади меня, приближает руку к моей голове, наполняла меня неистовством. – Я кирененец! Я император!
Мужчина за столом болезненно скривился, наклонил голову, прикрыл глаза.
И тогда Н’Гвемба прикоснулся к нескольким иглам.
Боль – словно мрачное, красно-черное солнце. Мерзкое маленькое солнце, которое не разгоняет тьму. Оно вечное. И оно воняет.
Как ты должен был сообщать храму?
Сколько еще таких, как вы?
Где вы о нас услышали?
Что должны были сделать, добравшись сюда?
– Вынь иглы, Н’Гвемба, – произнес мужчина усталым голосом. – Вынь все, кроме той, что не дает ему двигаться. Но воткни еще две. Дай ему спокойствие и сними боль. Я не вынесу этого больше. Я задал все вопросы по три раза. Хватит. Не знаю, как они это сделали, но даже я не сумею взять на себя больше го-ханми.
Он потянулся к поясу и вынул свой клановый нож.
– Хватит, парень, – прошептал. – Это конец. Больше не будет боли. Я старый, слабый и больше не выдержу. Я подвел мой народ. И я подвел тебя, поскольку мучил зря.
– Хватит! – это кричал еще один человек без лица, который появился внезапно, будто вырос посередине помещения. Но этот весь состоял из сверкающей брони. Он напоминал существо из текучего золота. – Хватит этого безумия! Ты навлечешь проклятие на всех нас!
– Это не безумие, преподобный, – произнес мужчина, охватывая ладонью кулак и склоняя голову. – Война жестока. Как для нас, так и для них. Мы живем миром, а не небесами. Если этот несчастный парень сделает то, ради чего его прислали, нас перебьют всех до одного. Вместе с твоими сиротами. Никто не уйдет живым.
– Вынь иглы, – резко приказал мужчина в стали. Одежда его состояла из мелких колец и покрывала все тело, заслоняя даже лицо. Я хорошо его видел, сидя по-прежнему неподвижно, как статуя. За последнее время я уже умирал от боли и несчастья, потом стал мечтать о смерти, затем – влюбился в нее. Совершенно так, как тот говорил. Я все еще ждал ее клинка – словно поцелуя любовницы. Не знаю, отчего я видел все настолько отчетливо. Ощущал тяжесть каждого колечка, сверкающего на теле пришельца. Каждого звена его стекающей к земле кольчуги.
– Вынь иглы и помоги ему прийти в себя. Пусть ему дадут другую одежду и воды. Пусть умоется. Пусть выпьет амбрии. Когда он придет в себя, пусть его проведут к тохимону. И пусть никто не смеет причинять ему ни наименьшей обиды.
– Преподобный… – прервал его мужчина решительно. – Это…
– Это не шпион! Это тот, кто приходил в мои сны! Я буду ждать. Когда парень придет в себя, сам его проведу. А ты – пади на лицо свое и молись предкам, которых позоришь!
Кебириец вынимал иглы одну за другой. Это приносило мне облегчение, но всякий раз, когда он поднимал руку к моей голове, по телу пробегала судорога страха. Когда он вынул последнюю, я свалился на пол совершенно без сил.
Одежда моя была пропитана потом, я намочил штаны и весь трясся. Только через какое-то время я сумел пошевелиться. Встал на колени.
– Как тебя зовут? – спросил я мужчину за столом.
Не узнал собственного голоса. Тот был словно ободран.
– Я Узел, сын Пташника. Происхожу из клана Воды.
– Когда война закончится, Узел, сын Пташника, когда кирененцы станут свободны, я найду тебя и убью.
– То, что ты говорил под пыткой…
– Да. Я – каи-тохимон клана Журавля, амитрайского имени Теркей Тенджарук, Владыка Тигриного Трона. Пламенный Штандарт, Господин Мира и Первый Всадник. Но найду я тебя не как император. Найду тебя как Филар, сын Копейщика. Приду в твой дом со знаком мести на лице, нарисованным собственной кровью, с ножом в руке. Воткну на твоем дворе флаг клана Журавля и убью тебя у ног твоих детей.
– Я мечтаю, чтобы так случилось, сын Копейщика, – ответил он, склонив голову. – Если этот день придет, это будет значить, что я победил и что жестокости, которые я допустил, не прошли зря.
– А пока дай мне воды и одежду, – рявкнул я, глядя на свои все еще трясущиеся ладони. Казалось, я никогда не был настолько измотан. – А потом уйди отсюда. Я не хочу тебя видеть.
Узел прислал мне не только воду, но и двух невольниц, которые принесли с собой ведра, полотенца и миску с мыльным раствором. Когда они пришли, я сидел, скорчившись, трясся и рыдал. Они осторожно омыли меня, совершенно равнодушного и безвольного. Когда одна из них вытирала мою голову полотенцем, я увидел на нем капельки крови. Следы от уколов, которыми тоненькие жала проникли в мою голову.