В сердце тьмы - Страница 81


К оглавлению

81

Вода стояла над нами: нетерпеливая и с решительно сложенными за спиной руками.

Я играл еще какое-то время, и мне казалось, что на напряженных лицах маленьких слушателей начинают появляться более теплые чувства. Теперь они меньше напоминали перепуганных щенков, а больше – нормальных детей, которым бы теперь учиться знакам или перебрасываться мячиком, а не сидеть в пустошах, преследуемыми всеми тименами империи.

В какой-то момент я уже сам не знал, что играю. И вдруг понял, что мелодия, которая вытекает из-под моих пальцев, – та самая «Песнь о геройстве», которой я поднимал дух моих дрессированных быстреек.

Это была обычная флейта и обычные дети, а потому я не мог иметь над ними странной власти, которую давал над зверушками тот инструмент, но это ничего не меняло. Они перестали всхлипывать, спины их распрямлялись, а на личиках появилось выражение странной, спокойной решимости.

Я прекратил играть и отдал флейту мальчишке, повернулся к Воде.

– Прежде чем скажешь, что настоящий кирененец использует флейту только затем, чтобы крушить головы амитраев, покажи мне лазарет.

И мы пошли к лазарету, а часть малышей побежали за нами.

– Чьи это дети? – спросил я. – У них нет родителей или родственников? Кто их опекает?

– Это дети войны, – ответила она все еще обиженным тоном. – Они присоединились к нам, и мы все их опекаем, но я даже не знаю, все ли они кирененцы.

– Со временем кирененцами они станут, – сказал я. – Если мы выживем.

Лазарет окружали расставленные всюду ширмы, но главным образом он состоял из матов, разложенных под полотняными навесами, на которых лежали люди; из роев мух, круживших здесь, несмотря на дым кадильниц, и из смрада. Однако Бруса я нигде не видел. Спрашивал о нем, описывал как кирененца или амитрая, но никто не мог мне помочь. Медиков было лишь пятеро, двое как раз спали, а оставшаяся тройка кружила между ширмами, меняя повязки, нося лекарства в маленьких корзинках и посудины с водой.

У меня тряслись руки, я вдруг почувствовал внезапный страх: будто огромная змея пожирала мои кишки.

А потом я увидел кебирийца. Жутко высокого и гибкого, с большими, белыми как сахар зубами, лоснящимся бритым черепом и медно-коричневой кожей, покрытой татуировками. Он сидел на корточках под закрытым военным шатром, одетый только в набедренную повязку и странные сандалии, и играл на двустороннем барабане.

Я не имел понятия, это ли Н’Гвемба, с которым я успел познакомиться, или кто-то другой, но я направился к нему.

– Стой! – крикнула Вода и грубо схватила меня за плечо, второй рукой потянувшись за ножом. – Ты не можешь туда войти! Что ты себе думаешь?

Я потянулся к ее стиснутому на смятой куртке – на моем плече – кулаку и накрыл его ладонью; потом нырнул под руку Воды, сделал еще одно движение и вынул нож из пальцев кирененки. Шагнул в сторону шатра, когда девушка кувыркнулась в воздухе и рухнула спиной на кучу пустых плетеных корзин.

Я перевернул рукоять в ладони, так, чтобы клинок спрятался за предплечьем, и опустил руку вдоль тела.

– Где Брус, сын Полынника, которого ты пытал сегодня утром? – спросил я спокойно, словно узнавая, могу ли я одолжить щепоть соли. Но внутри меня пылал огонь.

Кебириец поднял темное лицо, но ничто не указывало на то, что он меня понял. Южане выглядят странно. Это красивые люди, как с картинки, но выглядят ужасно дикими. Напоминают хищных животных, ходящих, будто люди, на двух ногах. Двуногие леопарды с лицами статуй.

Я повторил вопрос.

Кебириец отложил барабан и взглянул на меня жуткими желтыми глазами дикого кота. Прикоснулся кулаком ко лбу и губам, после чего выставил перед собой открытую ладонь. Он все еще сидел на корточках, но почти доставал головой до моей груди. Я подумал: случись что, нельзя дать ему подняться. Он был очень худым, но жилистым, а его узкие длинные мышцы казались твердыми как железо.

– Человек не ходить в шатер, – сказал он на ломаном кирененском. – Полотно завернуто. Большая сила духов. Больной-больной. Там лечение.

– Брус в этой палатке?

– Нельзя, н’гана. Олимвенга усури.

– Я должен его немедленно увидеть, кебириец, – цедил я медленно, но решительно. Не мог отвести взгляда от его неистовых желтых глаз. Таращился и таращился, чувствуя, как деревенеют мои щеки. Вспомнил, что перед битвой следует видеть всю фигуру противника. Смотреть примерно на кадык и видеть все, а не всматриваться в глаза. Якобы кебирийцы могли взглядом подчинять диких зверей. Только я не был пустынным шакалом. Я должен был пройти, а он пытался усыпить меня взглядом. Все мое тело казалось отяжелевшим, и вдруг показалось, что на его высоком лбу, над бровями, отворяется еще одна пара глаз, меньших, но таких же пронзительных и хищных.

Я тряхнул головой и сумел отвести взгляд от лица мужчины, а потом сделал шаг в сторону и потянулся к завесам шатра. Кебириец начал вставать. Одним плавным движением, несмотря на скрещенные ноги.

Я крутнулся в бедрах и с разворота пнул его пяткой отведенной назад ноги. Казалось, что мой резкий пинок должен свалить и коня, но попал он в пустоту. Нас разделял только шаг, и я не мог промазать, но все же голова и туловище кебирийца вдруг отклонились назад, словно у мужчины не было хребта.

Однажды во дворце я видел танцующую кебирийскую акробатку. Высокую, гибкую и голую, с телом, лоснящимся от масла. Она танцевала, удерживая на голове кувшин со вставленным внутрь кубком. Кувшин стоял, словно приклеенный, но она вдруг подбросила его и замерла, склоненная вперед. Кувшин приземлился ей в руки, а кубок упал на оттопыренные ягодицы. Девушка без усилий перегнулась назад, подняла кувшин над головой, и поток вина попал ровнехонько в кубок. Потом она перебросила длинную выпрямленную ногу над головой и кувыркнулась, упираясь в землю лишь одной рукой. Стоя коленопреклоненной перед троном моего отца, она в руке держала кубок, из которого не вытекло ни капли.

81