В сердце тьмы - Страница 80


К оглавлению

80

Мужчина сидел под плетеной крышей, растянутой между фургонами, и играл на синтаре. Я смотрел на его пальцы с металлическими накладками, которые умело бегали по широкому грифу инструмента. Мужчина пел сказание о Человеке с Первой Луны, а сидящие вокруг многочисленные детишки смотрели на него, как на солнце – и мастерили стрелы. Насаживали наконечники, клеили оперенье из различнейших перьев и крепили их оплеткой из крепкой нити. Готовые стрелы складывали в корзины: те торчали, как пучки странных, разноцветных растений.

Я слегка бессмысленно ходил здесь, меж занятыми делом людьми, и не мог понять, отчего чувствую себя настолько одиноким. Все они были тут вместе и ради какой-то цели. У всех было что делать. Казалось, все они знают друг друга.

Я же пришел из ниоткуда, а целью моей был дальнейший путь в неизвестность. Приказ моего отца, который я до сих пор не понимал.

Я тронул проходившую мимо девушку и спросил у нее, где находится госпиталь. Она взглянула на меня большими сиреневыми глазами, в которых таилось удивление. По обычаю кирененок на войне, была она одета в мужскую одежду, фиолетовые волосы сплетены сзади, но топорщившийся перед куртки не позволял сомневаться, с кем я имею дело.

– А ты кто такой? – фыркнула она, решительно кладя ладонь на рукоять кланового ножа. – Как можно не знать, где находится госпиталь? И что ты хочешь от преподобного Мрака? Думаешь, ему нечем заняться? Отчего бы тебе самому за что-нибудь не взяться?

– Хватит меня ругать, – рявкнул я. – Нет тебе дела до того, кто я такой и что ищу. Я лишь вежливо спросил о дороге. Я – Филар, сын Копейщика, тохимон клана Журавля. А кто ты, чтобы так меня облаивать?

– Я Вода, дочка Ткачихи, родом из клана Рыбы. И я не верю, что ты – тохимон. Ты же от горшка – полвершка. У тебя даже ножа нет. И вообще, почему у тебя нет волос?

– Ты наглая, языкастая и невоспитанная, – процедил я. – Худшая из девиц. Тебе кажется, что можешь любого просто так оскорбить. Нынче война. Мой отец погиб. Я – тохимон, но из моего клана, возможно, уцелели только я и еще один человек. Человек этот сейчас в лазарете. Я хочу с ним увидеться и узнать, не нужно ли ему чего. Мы прибыли только вчера, поэтому я не знаю, где лазарет находится.

– Я тебя проведу, – сказала она, прикусив губу. – Не уверена, но, может, здесь найдется еще несколько человек из клана Журавля.

– Где здесь можно получить какой-то еды? – спросил я, пока мы шли вдоль повозок.

– Ты даже этого не знаешь? – спросила она подозрительно. – Откуда ты вообще взялся?

– Ничего из твоих расспросов не выйдет. Те, кто должен обо мне знать, – Узел, сын Пташника, Фитиль, сын Кузнеца и Мрак – знают. И пусть тебе этого будет достаточно. Ты что, не умеешь отвечать на простые вопросы иначе как другими вопросами?

– Я просто не понимаю, почему тебе не сказали, где можно взять еду.

– Кто-то должен был мне ее принести, – ответил я. – Так было решено.

Она снова закусила губу.

– Это был ты? У меня не нашлось времени. В госпитале десятки раненых. Не знаю, отчего бы мне еще носить кому-то, кто в силах и сам дойти.

– Потому что тебе это поручили, – сказал я терпеливо. – В этом смысл армии. Именно потому от девушек на войне больше суеты, чем пользы.

– А что мне было делать? Я – кирененка, поэтому сражаюсь. Было немало женщин, покрывших себя славой на войне. Ты что, никогда не слышал о Бризе, дочке Вещуньи?

– Слышал, – ответил я устало. – Но нынче – не героический эпос, а война. Причем скверная. Не надейся здесь на славу – лишь на боль, смрад, страх и страдание.

– Я уже убила амитрая! – крикнула она. – А ты?

– Я убил нескольких. Причем тайно. Но лучше я от этого не сделался. Это лишь необходимость. Го-ханми.

– Настоящий кирененец мужественен и преисполнен чести. Он с радостью отдает жизнь за свой клан, народ и Создателя. Убивает как волк и смеется победе, а не плачет и не рассказывает о го-ханми. В «Песне о Бризе» хорошо сказано…

Я отмахнулся и промолчал. Мы прошли еще немного. Вода чувствовала, что я не воспринимаю ее всерьез, и потому обиделась, но по дороге вызверилась на нескольких попавшихся под руку, поучая их, как должны себя вести настоящие кирененцы. Четверых солдат пехоты, что попивали пальмовое вино из одной тыквы и играли в кости, вместо того, чтобы «поискать полезного занятия»; какую-то симпатичную женщину, сидящую на повозке, которая причесывалась и красилась, «словно собирается на свадьбу в то время как люди страдают и сражаются». В конце концов, проводница моя вызверилась на ребятенка, сидящего на дышле и тихонько плачущего, устремив глаза в никуда. Этот, как выяснилось, «был уже почти мужчиной и должен бы выказывать мужество воина».

И тут мое терпение закончилось.

Я присел возле мальчишки и осторожно коснулся его плеча.

– Могу я взглянуть на флейту, что у тебя за поясом? Ты же умеешь играть?

Он покачал головой.

– Это флейта моей сестры. Только это мне и осталось, а сама сестра сейчас лежит больная в лазарете. У нее желтая горячка. Говорят, она может умереть. А мне только восемь!

– Но ведь она еще не умерла, – сказал я. – А в лазарете ее пытаются лечить, поэтому рано ее оплакивать. Может, она выздоровеет, и твоя боль окажется напрасной. Дай-ка мне флейту, и не бойся, я ее не заберу.

Я взял флейту, тростниковую сакуками, и подул в нее на пробу. Был у нее милый простой звук, и я сыграл мелодийку, потом еще одну, и еще. Я не был мастером флейты, но народные песенки сыграть мог.

Заметил, что подле нас собирается все больше детей. Грязных, в порванных курточках, но с клановой бахромой и с ножами у бедра. Они садились вокруг меня на земле, глядя огромными влажными глазами, словно напуганные зверьки. Глазами, в которых я видел пожары, кровь и страдания.

80