В сердце тьмы - Страница 92

Поэтому – иду. Через девственный лес, покрывающий горы. Обхожу более-менее протоптанные тракты, использую узкие тропки, порой наверняка – звериные, горные потоки, вдоль которых можно идти галечным берегом или прыгая по камням. Порой – продираюсь напрямик сквозь лес.

У меня есть цель – хочу вернуться в Земли Огня. У меня там друзья, у меня там конь и вещи. А идет зима.

Время, которое я проведу у камина в доме молодого Атлейфа или в ограде у Грюнальди.

Время планирования. Плетения интриг. Сбора сил.

Поэтому сейчас я должен превратиться в ассасина. В скрытого в тени убийцу.

Иду.

Все время – с мрачной тенью на душе.

Не могу забыть несчастного мага, оставленного в похожем на гриб доме, рядом с сыном-чудовищем. Не могу забыть засушенную мумию, сидящую на вращающемся камне.

Мой союзник. Мой учитель и советчик. До этого времени никто не сказал мне больше полезных вещей, чем он.

Не могу себе простить, что не убил его.

Он был плохим. Почти настолько же, как ван Дикен. Отличало его одно: он сумел удержать себя от поступков, которыми тот упивался.

Я повторяю себе снова: «плохой».

Я оказался в мире, где смысл имеют именно такие затхлые, ценностные, допотопные категории. Там, откуда я происхожу, за публичное использование подобной оценки совсем недавно можно было попасть под суд.

А здесь эти понятия естественны. Почти технические. Зло. Добро. Вот так, просто.

Здесь невозможно выбрать пункт «не знаю» или «нет мнения». Тут мир имеет два острия, как копье Хатрун. Жизнь и смерть. Зло и добро. Подлость и благородство. Никаких «я не знаю». На это нет времени. Ты выбираешь либо рукоять, либо острие. Отсутствие морального релятивизма. Рукоять в руке или клинок в брюхе. Нет места для Понтиев Пилатов. Тут решение принимается за долю секунды и навсегда. Руки можно умыть лишь после. От крови.

Поэтому я не могу простить себе, что не убил его.

Это правда, что, скорее всего, и не сумел бы. Но я даже не попытался.

Заслонился своей миссией. Моей святейшей миссией и ее абстрактными правилами, выработанными под солнцем, которое здесь не заслуживает быть даже астрономическим явлением. Безымянная искра среди звездной пыли. Я заслонился правилами как трус – правилами, которые происходят не из этого мира. Правилами лицемеров, для которых у палки – десять концов, и все относительно, а потому всякое окончательное действие – преступление. Это означает, что мы начинаем расходиться. Пользоваться абсолютными понятиями. А от этого лишь шаг к моральным оценкам. А ведь известное дело: подобное заканчивается инквизицией. Поэтому лучше отвернуться. Не видеть зла.

Я отвернулся и ушел. Потому что это не было связано с миссией.

Мне нет нужды влезать в конфронтацию. Заклинание – оно словно программа. Достаточно чуть по-другому завершить последовательность команд, которые притягивали метан в камеру. Пусть бы действовала и дальше. Пусть бы собирала газ под потолком, пока он не достигнет нужной концентрации и не опустится до уровня горящих фитилей. Именно так оно должно работать.

Я начинаю учиться.

Начинаю думать, как тайный убийца.

Я должен научиться действовать согласно закону, что есть где-то во мне. Пусть, например, в сердце. И противопоставлять его еще более средневековой контрольной системе – совести.

Которая, похоже, сбрендила, поскольку не дает мне покоя, так как я не убил человека. Но мне приходится ей доверять, ведь ничего другого здесь нет.

Я помню только общее направление, в котором должен идти. Стороны света. К сожалению, я иду другим путем, чем тот, которым пришел в Землю Змеев. Окружным, а должен найти малый городок, вжавшийся между озером и лесом. Точку среди диких гор.

Я бы справился, сумей взглянуть хотя бы на подобие карты. На пару минут. Но карт нет. Пока приходится полагаться на инстинкт.

В сумерках я останавливаюсь. Строю приличный шалаш из связанных ремнем жердей, крытый толстым слоем хвойных лап. Развожу крохотный костерок, защищенный камнями, варю суп из каких-то корешков, пахнущих словно дикий чеснок, съедобных корнеплодов, прячущихся между папоротниками, кусочка сушеного мяса и хлеба.

Я выкуриваю экономно набитую трубку и запиваю горячей водой, заправленной сладким, как патока, вином.

Смотрю на воду. На горный ручеек, плещущий по камням. Хотелось бы знать: приток это Драгорины или нет, но, увы, он не подписан.

Я спешу.

Меня мучает предчувствие, что случилось нечто дурное. Что уже может быть поздно.

* * *

Мне снится группа призрачных музыкантов. Адская капелла, что сидит на бочках и табуретах, выставленных на поляну, и играет странную громкую музыку. Худой флейтист с лицом, похожим на череп крысы; покрытое пурпурными язвами существо, напоминающее раздутую, человекоподобную жабу, играющую на волынке, и человек-омар в шипастом алом панцире, накручивающий шарманку или теорбан. Музыка громкая и писклявая, она почти заглушает ужасное гудение пожара. Пылают деревянные дома, в фейерверке искр проваливается крыша, огонь встает под черное небо.

Вдоль частокола, на воткнутых в бревна цепях, свисают черные съежившиеся свертки. Некоторые еще горят, дымят и выглядят как обожженные, скорчившиеся от огня манекены.

– Кто-то еще желает сплясать Танец Огня? – орет худощавый мужчина, стоя под вколоченным в землю бунчуком. Древко оплетают танцующие змеи, верхушку венчает череп и два конских хвоста.

Перед городьбой на земле стоит горстка коленопреклоненных людей, чьи руки скручены за спиной. Стоят они молча, за спинами их хаты валятся в грохоте пылающих бревен, а они смотрят на призрачную капеллу.